Письмо пятое - духовное завещание

Дорогие мои!(...)

В грустный для меня день пишу я это письмо - умер (...) однополчанин Равиль Аббасович Абдрашитов в Темиртау. А я заказал себе, как падет первый боец "из наших", так значит это сигнал к тому, чтобы оставить (успеть оставить) всем вам мое, высоко говоря, духовное завещание.

Но перед тем я напомню вам имена своих однополчан, чтоб вы помнили их, если меня не станет раньше их, и поминали добрым словом, а при случае и цветок положили бы на их могилы.

Раньше всех я познакомился, точнее, судьба свела меня с Петром Герасимовичем Николаенко. Мы прошли с ним 21-й пехотный полк; 22-й Новосибирский авиаполк, 92-ю артиллерийскую бригаду. Гергель Иван Николаевич живет в Орске, мне довелось его раненого вынести с поля боя в буквальном, не "киношном" смысле этого слова, и потому он первым, еще в 1946 году нашел меня. Сошлись мы с ним весной 1943 года под Калугой в 92-й артбригаде, ранен он был в Польше возле речки Вислоки. Шаповалов Георгий Федорович (Жора) живет в городе Жданове, был моим напарником-телефонистом, после того, как осенью сорок третьего года я перешел в связь, он стал моим самым близким другом (плакал, когда меня последний раз ранили) и до сих пор относится ко мне с нежностью, как брат. Познакомились мы с ним тоже в 92-й бригаде. Вячеслав Федорович Шадринов живет в Темиртау. Этот упал к нам с неба. Над Днепром и на Букринском плацдарме, за Днепром немцы расстреляли наш десант, целую бригаду (что-то около 800 человек), тщательно подготовленную и бездарно, как и все наши воздушно-десантные операции, погубленную. Был сильный ветер, "доблестные" наши летчики, испугавшись плотного зенитного огня ("тайная" операция, проводимая ночью, была до мелочей известна немцам) начали парашютистов выбрасывать - в буквальном опять же, а не в "киношном" смысле этого слова - с большой высоты. Парашютистов поразнесло ветром, и немцы кого расстреляли в воздухе, кого переловили или перебили на земле, лишь отдельные мелкие группы сумели спрятаться в тылу у немцев и затем переходили наш передний край. Так, однажды со своим товарищем (имя - Январист, фамилию не помню) перешел к нам и Слава, и стоявший на посту у наблюдательного пункта Петька Николаенко чуть их в темноте не перестрелял. Последним, уже после моих заметок в "Правде", нашелся командир нашего 3-го дивизиона Митрофан Иванович Воробьев, живет в Новохоперске Воронежской области с женой своей Капитолиной Ивановной, которая была с ним вместе на фронте, он ранен был в 1944 году под Каменец-Подольском и помнит, что я помогал ему раненому, а я вот этого не помню.

Дорогие мои друзья!

Я уже перевалил шестидесятилетний возраст и настала пора подумать о будущем и дать последние советы и распоряжения относительно себя.

Детям, внукам и родным я написал письмо, но когда не станет меня, они, естественно, будут в горе, и им потребуется помощь хотя бы на первых порах.

Прошу похоронить меня в ограде, где я указал. (Через несколько месяцев, после смерти дочери Ирины, Виктор Астафьев исправил - в одной ограде с дочерью Ириной в лесу). На сельском закрытом кладбище меня хоронить не надо - толпа любопытных разрушит старое кладбище и затопчет прах моих дорогих односельчан и родственников. Довольно и того, что мы при жизни топчем друг дружку. На казенное же, городское кладбище я не хочу, оно чужое, как чужим всегда был мне современный город и все в нем, чужое моему сердцу. И выносить прошу обязательно из деревенского моего дома, открыв ненадолго ворота в родном бабушкином дворе. Прочтите молитву, кто помнит и знает их и чьи чувства не осквернены богохульством. Соседей попрошу не отказать в этой моей просьбе - мало чего осталось от бабушкиного дома и подворья, а Овсянка была и пусть навеки останется во мне и со мной. Если вам и властям захочется, чтоб мой деревенский дом сохранился и сделался чем-то вроде пристанища Василия Макаровича Шукшина в Сростках, помогите.

Будьте дружны между собой, друзья мои! Не давайте волю одиночеству, не позволяйте злу одолеть и загубить вашу душу, стойте твердо на родной земле, сопротивляйтесь растлению, которое, как проклятье с небес спустилось на наш народ.

Пока я буду с вами, пусть играет музыка (...), и прежде всего пусть звучит "Реквием" Верди со старой, мною заигранной пластинки в исполнении артистов театра Ла Скала и оркестра под управлением Тосканини, 8-я неоконченная симфония Шуберта, его же "Аве Мария", мелодии Глюка и сонаты Моцарта и Альбинони. Всю прекрасную музыку мне хотелось бы взять с собою и с вами оставить только все прекрасное, а главное - надежды на будущую жизнь.

Хочу, чтобы кто-нибудь из внуков работал на природе и для природы - в Овсянке открывается школа-лесничество. (...) Не хочу, чтоб хоть один пошел по моим стопам и сделался писателем или артистом. Бесполезное, проклятое занятие! Приводящее человека к полному разочарованию во всем. Если начнется возврат "к земле" и возрождение деревни, а это неизбежно, иначе все погибнут с голоду, хотелось бы мне, чтоб кто-нибудь жил на земле и землею: нет труднее и благороднее, нужнее и полезней работы крестьянина. А главное - голова ничем не забита, и духовного говна на сердце не водится у крестьянина.

Учитесь, почитайте родителей, не забывайте нас, бывших солдат, берегите наши могилы и не пачкайте нашу память грязными поступками, не тревожьте нас пустыми, громкими словами - держитесь стойко, не кусошничайте, не подхалимствуйте, и очень прошу, очень - не пейте!(...)

Не доходите до безобразия и потери облика - горюйте достойно и не допускайте недостойных, словоблудных речей надо мною. Коли нечего сказать из сердца - лучше промолчите, поскорбите в себе и не гневите Бога, которого мы и без того прогневили своими делами и пустомельством до того, что нас жестоко наказывают небеса.(...)

Не допускайте в переиздания то, чего я сам не включил при жизни в свои книги - там и без того сырья много. И все, что в столе и на полках незаконченное, тоже печатать не надо. Наследство - не барахолка для распродажи. Кому любопытно из близких - пусть роются в бумагах и письмах, но только воистину близким, а не браконьерам должен быть доступ к моим бумагам и письмам ко мне.

Остальное в руках Божьих. Как жалко, что, лишенный веры в Бога, я уже не смог ее вернуть себе до конца. Безверие много наделало и еще наделает бед нашему народу. Но для меня всегда был и остается один непоколебимый Бог и вера в него - совесть!

Как мне хотелось, чтобы все люди нашей земли жили бы по совести под вечным солнцем, и свет любви и согласия никогда для них не угасал!

Благодарю вас за то, что жил среди вас и с вами, и многих любил. Эту любовь и уношу с собою, а вам оставляю навечно свою любовь.

Ваш соотечественник и брат - Виктор Петрович Астафьев.
9 марта 1987 г. Академгородок.