Стратегический подводный флот СССР и России

настоящее, прошлое, будущее

Окончание. См. № 1/2001

На борту – межконтинентальные ракеты. «Delta-I»

Нетрудно убедиться, что история развития морской компоненты советских CЯC представляет собой непрерывную «гонку за лидером», которая проходила как бы в двух плоскостях. Первая (условно говоря, военно-политическая) была частью (причем очень значительной) широкомасштабной ядерной гонки между СССР и США, и в этой гонке Советский Союз неизменно оказывался в положении догоняющего – развитие каждой новой советской ракетной системы подводного базирования было ответом на появление системы американской со сходными тактико-техническими характеристиками. Такое положение дел сохранилось до самого конца этой гонки, каким стал распад СССР в 1991 г. и резкая смена государственных ориентиров в области военного строительства вообще.

Но была и вторая плоскость этой гонки – достижение технического соответствия между степенью совершенства собственно АПЛ с боевыми возможностями установленных на них баллистических ракет, а именно: до конца 70-х гг. советские БРПЛ по своим характеристикам постоянно (и порой значительно) отставали не только от американских целевых аналогов, но и от возможностей отечественнного кораблестроения; это вынуждало устанавливать на новые типы АПЛ, почти ни в чем не уступавших современным американским аналогам (а по ряду характеристик и превосходящих их), безнадежно устаревшие стартовые ракетные комплексы. Нетрудно понять, что в соответствии с принципом оценки качества сложных систем (их предельные технические возможности определяются характеристиками наиболее несовершенного элемента) качественное отставание СССР от США в подводной ядерной гонке приобретало хронический характер, что лишний раз и показала ограниченность оперативных воозможностей РПКСН серии 667А из-за малой дальности стрельбы БРПЛ Р-27. Мириться с таким положением дел далее было нельзя.

Еще в 1964 г. было принято правительственное решение о создании БРПЛ межконтинентальной дальности. Такой ракетой и стала прославленная Р-29 в составе комплекса Д-9, разработанная в КБМ и принятая на вооружение в марте 1974 г. Эта двухступенчатая БРПЛ подводного старта на хранимом жидком топливе была подлинной революцией в ракетостроении. Ее дальность с боеголовкой мощностью 1 Мт составляла 7800 км, а с облегченным ядерным боезарядом мощностью 0,8 Мт (модернизация Р-29Д, принятая на вооружение в 1978 г.) достигла 9100 км. При этом размеры ракеты не изменились, а точность стрельбы повысилась.

Однако для размещения комплекса Д-9 АПЛ серии 667А не годилась, т.к. ракета Р-29 существенно превосходила по размерам свою предшественницу Р-27: по длине – почти на 3 м, по максимальному диаметру – на 0,3 м, по стартовой массе более чем вдвое (14,2 т и 33,3 т). По существу, впервые под заданные параметры стартового комплекса должен был создаваться новый РПКСН. Новый проект, разработанный в ЛПМБ «Рубин», получил индекс 667Б.

Головной РПКСН этой серии К-279, построенный на Севмашпредприятии, вошел в состав Северного флота 22 декабря 1972 г. Как и их предшественники серии 667А, эти АПЛ, получившие, по классификации НАТО, индекс «Delta-I», а по Договору СНВ-1 – имя «Мурена», сооружались крупной серией: с 1972 по 1977 г. их было построено восемнадцать (десять – на Севмашпредприятии, восемь – на АСЗ). Для дальневосточного завода эти АПЛ стали «лебединой песней» – в дальнейшем РПКСН там не строились.

«Длинные руки» ракет Р-29 существенно изменили боевую тактику советского ракетоносного флота. Теперь не надо было выходить в дальние районы боевого патрулирования, прорываясь через зоны ПЛО США и НАТО, – ракетный залп мог наноситься из прибазовых морских районов, где надводные корабли и авиация советских ВМФ обеспечивали надежное прикрытие. Соответственно усложнялась задача слежения за РПКСН. Не следует забывать, что и «Yankee» оставались в строю, патрулируя в «ближних» к США районах Мирового океана. Такая тактика заставляла США либо распылять мобильные средства ПЛО, лишая их необходимой оперативной плотности, либо увеличивать затраты на расширение их глобальной сети до размеров, экономически нереалистичных даже для США. Впрочем, задача полного постоянного контроля за всеми советскими РПКСН была недостижима не только экономически, но и физически – слишком широкие оперативные возможности открывали тактико-технические характеристики «Мурены». Она могла одним залпом выпустить весь боезапас из надводного положения или из толщи воды, лежа на грунте или стоя у пирса на базе. Находясь на боевом дежурстве в полярных морях, лодка могла резким всплытием проломить арктический лед и, нанеся из белого безмолвия удар невероятной мощи, снова уйти под лед, обеспечивающий надежную защиту от авиационных и космических средств ПЛО.

«Мурена» уступала американским РПКСН систем «Polaris A-3» и «Poseydon», по существу, лишь по ударному потенциалу каждой АПЛ из-за меньшего количества БРПЛ на борту: двенадцать против шестнадцати. Впрочем, и этот недостаток был быстро преодолен: 30 сентября 1975 г. в состав ВМФ СССР был передан головной РПКСН К-182 проекта 667БД («Мурена-М», по классификации НАТО – «Delta-II»). За счет увеличения длины корпуса со 139 до 155 м на ней в составе стартового комплекса Д-9Д было установлено шестнадцать модифицированных БРПЛ Р-29Д. Эти корабли строились на Севмашпредприятии ударными темпами – четвертый, последний, был сдан флоту уже 30 декабря 1975 г.

Если «Наваги» подорвали абсолютное господство США на просторах океанов, то «Мурены» к середине 70-х гг. окончательно закрепили ядерный паритет сверхдержав, в том числе и в морской компоненте. Советские и российские военные историки почти единодушно отмечают, что именно тогда стали возможными предметные переговоры между США и СССР по ограничению стратегических вооружений.

Впрочем, ядерный паритет был необходимым, но отнюдь не достаточным условием таких переговоров. Однако к середине 70-х гг. появились и иные предпосылки для их начала. С другой стороны, складывающаяся ситуация вовсе не исключала, а напротив, предполагала интенсивную разработку новых средств взаимного ядерного запугивания, в том числе, разумеется, и систем подводного базирования.

Разделяющиеся головные части индивидуального наведения (РГЧ ИН) на подводных стартовых комплексах. «Delta-III»

К середине 70-х гг. в развитии СЯС как в США, так и в СССР обозначились несколько важных общих факторов, адекватный учет которых без качественного совершенствования «подводной» компоненты «ядерной триады» представлял огромные трудности, если был возможен вообще.

Первый фактор касался обострившихся проблем оперативного планирования ответных действий в наиболее неблагоприятной с чисто военной точки зрения ситуации – при нанесении противником неожиданного полномасштабного ядерного удара.

Понятно, что при этом резко возрастала роль средств доставки, точное местоположение которых агрессору неизвестно. Для СССР таковыми могли стать практически только РПКСН, поскольку флот советских стратегических бомбардировщиков был сравнительно немногочислен. Полной же уверенности в сохранении, в обсуждаемом случае, необходимого ударного потенциала основной компоненты советских СЯС – наземных МБР шахтного базирования – не было, невзирая на все усилия по сокращению времени предстартовой подготовки наземных ракетных комплексов и совершенствованию мер защиты от поражающих факторов ядерного взрыва. И советское руководство это прекрасно осознавало – к середине 70-х гг. на РПКСН базировалась примерно пятая часть всех стратегических носителей ядерного оружия СССР, и эта доля непрерывно возрастала. Несомненно, аналогичные соображения в существенной мере влияли и на американскую программу модернизации подводного ракетоносного флота. Уровень политического доверия между СССР и США никакого заметного повышения к началу 70-х гг. не претерпел, что обуславливало настойчивые требования военных по разработке и развертыванию новых систем вооружений, в частности ракетоносного подводного флота как наименее уязвимой системы СЯС.

Тем не менее и в СССР, и в США эти требования все сильнее сдерживались объективными изменениями социально-экономической обстановки. При этом в США определяющими были социальные факторы (уход со сцены поколения второй мировой войны, поствьетнамский антивоенный синдром), а в СССР – экономические (развивающийся системный экономический кризис). Однако в главном – понимании необходимости некоторого ограничения аппетитов военных и ВПК – указанные тенденции совпадали у обеих сверхдержав. Применительно же к атомному подводному флоту впереди замаячили контуры новой общей проблемы – технических и в особенности экологических вопросов утилизации АПЛ, выводимых из состава флотов. Хотя для СССР 70-х гг. эта проблема, разумеется, не имела той остроты, которую она обрела в наши дни (известно, что именно катастрофическое положение с утилизацией радиоактивных отходов атомного флота и судовых реакторов списанных АПЛ представляет наибольшую потенциальную радиоэкологическую угрозу в современной России), вовсе не учитывать ее было уже нельзя.

История дипломатии свидетельствует, что области и рамки совпадения интересов крупных соперничающих держав часто фиксируются формальным договором или соглашением. Так произошло и в этот раз – Владивостокское соглашение 1974 г. и Договор ОСВ-1 стали первыми реальными шагами по согласованному ограничению дальнейшей гонки ядерных вооружений. При этом общие для СССР и США тенденции дальнейшего развития подводных СЯС обозначились достаточно четко.

Главная из них – эпоха подводных ракетоносных армад безвозвратно уходила в прошлое. Ни на строительство крупными сериями новых РПКСН, ни даже на содержание уже несущих службу, но устаревающих (а к 1978 г. в составе ВМФ СССР находилось восемьдесят семь ракетоносных подводных кораблей всех серий, в том числе шестьдесят девять АПЛ), рассчитывать больше не приходилось. А для сохранения необходимого потенциала подводных стратегических сил требовались новые РПКСН – сравнительно немногочисленные, но труднообнаружимые, живучие, надежные в эксплуатации и обладающие невиданной еще ударной мощью каждого корабля как самостоятельной боевой единицы.

Разумеется, эти планы остались бы фантазиями политиков и военных, если бы бурное развитие науки и техники не обеспечило для этого реальные возможности. Освоение новых технологий металловедения и металлургии (в частности титановых) позволило создавать новые конструкции корпусов АПЛ, сочетающих колоссальные размеры с высокой прочностью и относительно малым весом. Были созданы новые типы компактных ЯЭУ, обладающие при сохранении основных принципов работы и габаритов более чем удвоенной мощностью по сравнению с используемыми на АПЛ первого и второго поколений. Прогресс в зарядостроении и микроэлектронике уменьшил вес ядерных боевых блоков с тонн до десятков килограммов, а систем управления и наведения БРПЛ – с десятков килограммов до сотен граммов. Появление же компьютерных сетей на основе микропроцессоров позволило увязать работу технических устройств кораблей и ракет с действиями экипажа в единые системы «человек – машина» с возможностями, еще несколько лет назад казавшимися фантастикой.

Именно приоритетное развитие микроэлектроники и компактных компьютерных систем позволило американским ученым и конструкторам совершить качественный рывок в совершенствовании СЯС – в конце 60-х гг. на БРПЛ «Poseydon» впервые были развернуты системы РГЧ ИН с несколькими ядерными боевыми блоками – от трех до десяти-четырнадцати. Первый шаг к подводным СЯС нового поколения был сделан.

Понятно, что он не мог оставаться незамеченным политическим и военным руководством СССР. Уже в феврале 1973 г. в КБМ В.П.Макеева была начата разработка новой БРПЛ с РГЧ ИН. За основу была взята удачная конструкция ракеты Р-29.

Главные трудности при создании нового ракетного комплекса были связаны с электронным и компьютерным обеспечением: если в судостроении и зарядостроении между СССР и США наблюдался примерный паритет, то в этих областях отставание СССР было весьма ощутимо. Впрочем, экстренные меры, принятые советским руководством для исправления ситуации (в частности ускоренное строительство и форсирование деятельности советской «Кремниевой долины» – крупнейшего центра по производству современной микроэлектроники в г. Зеленограде под Москвой), дали свои результаты. С середины 70-х гг. в СССР начался выпуск изделий микроэлектроники (в частности микропроцессоров) на приемлемом для использования в оборонной технике уровне. В то же время большое значение имел и импорт в СССР зарубежных изделий микроэлектроники (часто через третьи страны).

Новая двухступенчатая БРПЛ, получившая индекс Р-29Р, была принята на вооружение в 1979 г. Как и «Poseydon», она могла в зависимости от боевой задачи нести одну боеголовку мощностью 450 кт, три – по 200 кт или семь – по 100 кт. Впоследствии от семизарядного варианта отказались, главным образом из-за несовершенства системы разведения. По правилам зачета Договора СНВ-1 все ракеты Р-29Р считаются несущими четыре боевых блока.

Р-29Р оказалась заметно больше своей предшественницы Р-29: на 1,2 м длиннее и на 2 т тяжелее. Поэтому для размещения нового стартового комплекса Д-9Р с шестнадцатью такими ракетами «Мурены» уже не годились. Впрочем, требуемые изменения конструкции были не особенно велики, и уже в 1976 г. в состав ВМФ СССР был введен первый РПКСН, предназначенный для размещения комплекса Д-9Р. Проект получил индекс 667БДР (по классификации НАТО – «Delta-III», по договору СНВ-1 – «Кальмар»). Новый РПКСН сохранил практически все размеры и пропорции своего предшественника 667БД, лишь габариты ракетного отсека были несколько увеличены сообразно размерам нового стартового комплекса. А благодаря новой ЯЭУ мощностью 60 тыс л. с. против 55 тыс у 667БД подводная скорость «Кальмара» даже повысилась до 25 узлов.

Всего с 1975 по 1982 г. на Севмашпредприятии было построено четырнадцать «Кальмаров». Девять из них находятся в составе Тихоокеанского флота, а из пяти «Кальмаров» Северного флота один был выведен из боевого состава в 1994 г. На этих РПКСН, помимо ракет с РГЧ ИН, было впервые развернуто большое количество новых систем управления, навигации и боевого обеспечения. В частности, впервые новый ракетный комплекс обеспечивал формирование любого по количеству ракет залпа, что являлось весьма важным оперативно-тактическим обстоятельством. Однако ценой размещения РГЧ ИН явилась потеря межконтинентальной дальности стрельбы – в многозарядном варианте всего лишь 6500 км вместо 9100 км у Р-29Д. Поэтому «Кальмар» обычно рассматривается как «переходная стадия» от второго поколения РПКСН к третьему. Их обязательная ликвидация в ходе выполнения обязательств по Договору СНВ-1 не предусмотрена – в отличие от всех советских ракетоносцев более ранних проектов.

Если рассматривать развертывание «Кальмаров» как реакцию на программы «Polaris A-3» и «Poseydon», то необходимая адекватность ответа была достигнута – «Polaris»’ы всех модификаций советские БРПЛ Р-29Д и Р-29Р вообще превосходили по всем статьям, а отставание по некоторым параметрам от «Poseydon»’ов не могло нарушить общий ядерный паритет и с успехом компенсировалось достижениями СССР в развитии сухопутной компоненты СЯС – созданием высокоэффективных тяжелых МБР с РГЧ ИН, составивших на годы вперед основу советских СЯС.

Однако равновесие оказалось недолгим…
Самые большие в мире. «Typhoon»

Обратимся теперь к другим упомянутым выше требованиям к конструкции новейших РПКСН и их ракетных комплексов – качественному повышению живучести и безопасности эксплуатации, обслуживания и утилизации. В этой связи чрезвычайно важен тот факт, что все без исключения советские подводные ракетоносцы серийных проектов (как дизельные, так и атомные) имели на вооружении только жидкотопливные ракеты. США же, начиная с проекта «Polaris A-3», сделали решительный и окончательный выбор в пользу ракет твердотопливных.

Разумеется, и советским специалистам было хорошо известно, что из двух БРПЛ с примерно одинаковыми дальностью стрельбы, точностью, габаритами, забрасываемым и общим весом твердотопливная ракета всегда имеет как минимум два серьезных преимущества перед жидкотопливной. Первое касается способа пуска. У всех советских ракетных комплексов подводного старта, начиная с Д-4 (ракета Р-21), предусматривался «мокрый» старт (запуск из предварительно затапливаемой шахты). Процедура затопления всегда увеличивает время подготовки к стрельбе, резко повышает шумность лодки, усложняет ее конструкцию за счет наличия сложной системы затопления шахт и балансировки корабля.

Всего этого лишена система «сухого» подводного старта, характерная для твердотопливных БРПЛ. При нем выбрасывание ракеты на поверхность происходит в так называемом кавитационном режиме – ракета движется как бы в газовом пузыре, что, кстати говоря, резко снижает динамические нагрузки на корпус ракеты и снижает вероятность неудачи запуска.

Однако, может быть, еще более значимыми являются преимущества твердотопливных ракет с точки зрения безопасности эксплуатации. Оба компонента высококалорийного жидкого топлива советских БРПЛ, начиная с устанавливавшихся на РПКСН проекта 667А ракет Р-27, в высшей степени летучи, едки и токсичны – и окислитель (азотный тетраоксид), и в особенности горючее (несимметричный диметилгидразин, или гептил). Несмотря на так называемую ампульную заправку БРПЛ, имевшую место в ВМФ СССР опять-таки начиная с ракет Р-27 (ракета поступает с завода-изготовителя уже заправленной), возможная разгерметизация топливных баков является одной из самых серьезных угроз при эксплуатации советских РПКСН. В особенности же велика вероятность несчастных случаев при выгрузке и транспортировке жидкотопливных БРПЛ для последующей утилизации. Такое только в 2000 г. происходило дважды и, вероятно, неоднократно случалось и ранее. Нетрудно также понять, насколько эти опасные особенности жидкого топлива понижают живучесть подлодки в боевой обстановке. А у твердого топлива их просто нет.

Нельзя сказать, что работы над созданием твердотопливных БРПЛ в СССР до 70-х гг. не проводились вовсе. Уже в начале 60-х гг. был выполнен ряд интересных конструкторских разработок, а один из проектов (стартовый комплекс Д-7 с ракетами РТ-15М для РПКСН проекта 667) был к 1964 г. даже доведен до стадии испытаний. Налицо была явная попытка «повторить американский путь», но окончилась она неудачно. ВМФ не проявил большого интереса к этой ракете, слишком заметным было ее отставание от жидкотопливных Р-27 практически по всем тактико-техническим данным. Так, при проектной максимальной дальности стрельбы 2400 км (как у Р-27) РТ-15М имела втрое больший вес. Испытания так и не состоялись, а вскоре был закрыт и сам проект.

История РТ-15М является наглядной иллюстрацией значительного хронического отставания от США в области разработки и производства высокоэффективного твердого смесевого ракетного топлива (причем это сказалось, разумеется, и на программах развития МБР наземного базирования). Тем не менее эксплуатационные преимущества твердотопливных БРПЛ были столь очевидны, что работа над ними продолжалась. В начале 70-х гг. КБ завода им. Фрунзе (ныне КБ «Арсенал») в г. Ленинграде выиграл (в том числе и у КБМ) конкурс предложений по созданию твердотопливной БРПЛ «сухого» подводного старта для замены устаревающих стартовых комплексов Д-5 с ракетами Р-27 на РПКСН проекта 667А. Руководителем разработки стал главный конструктор КБ П.А.Тюрин. На испытания новая ракета, получившая индекс Р-31, была выведена уже в 1973 г. Это была двухступенчатая БРПЛ на твердом топливе с моноблочным боезарядом мощностью 500 кт. Испытания и доработка ракеты, однако, затянулись, и в опытную эксплуатацию Р-31 поступила лишь в 1980 г. Их носителем (двенадцать ракет) стал единственный РПКСН К-140, ранее переоборудованный для испытаний Р-31 и получивший проектный индекс 667АМ («Yankee-II», или «Навага-М»).

Большого восхищения новая ракета у моряков, однако, снова не вызвала. При весе 27 т, близком к уже стоявшей к тому времени на вооружении жидкотопливной Р-29 (33,3 т), она имела вдвое меньшую дальность и вдвое меньший забрасываемый вес, а ее точность (КВО 1,4 км) была ниже, чем даже у «древней» Р-27У (1,3 км). При этом из конструкции было «выжато» все – никаких ресурсов для усовершенствования. В серию комплекс Д-5 принят не был, а в 1989 г. был снят с вооружения. Отставание по твердому топливу сказалось снова.

В руководстве советского ВПК, вероятно, поняли, что отстранять от создания твердотопливных БРПЛ коллектив В.П.Макеева нельзя – слишком значительным был его опыт, да и инициативная конструкторская проработка такой ракеты в КБМ велась с начала 70-х гг., несмотря на неудачу в конкурсе на создание Р-31. С другой стороны, нельзя было не учитывать большой загруженности КБМ плановой деятельностью по жидкотопливным БРПЛ, и особой необходимости срочного начала работ по новой твердотопливной ракете советское руководство до поры до времени не видело.

Положение, однако, резко изменилось после известий о разработке в США новых твердотопливных БРПЛ «Trident» с десятью РГЧ ИН, стартовые комплексы которых в составе двадцати четырех единиц планировалось развертывать на тяжелых РПКСН новой конструкции. Межконтинентальная дальность (свыше 11 000 км), высокая точность, наличие средств преодоления ПРО, постоянная боеготовность новой системы создавали реальные предпосылки для разрушения стратегического ядерного паритета между США и СССР. Медлить дальше было нельзя.

В сентябре 1973 г. правительственным постановлением КБМ была поручена разработка новой твердотопливной БРПЛ, получившей индекс Р-39. Однако и коллективу В.П.Макеева пришлось довольно долго мучиться с новой ракетой – только к 1979 г. она была выведена на летные испытания, и, как мы увидим далее, на этом ее злоключения далеко не закончились. Да и плановых заданий по жидкотопливным БРПЛ никто не снимал, что оказалось важнейшим обстоятельством для последующего развития советских подводных ракетоносных сил.

Трехступенчатая Р-39, оснащенная десятью РГЧ ИН, получилась чудовищно огромной – при высоте 16 м и диаметре 2,5 м она весила вместе со стартовой системой 90 т. Почти в три раза больше «Trident»’а! С самого начала работ над ней стало понятно, что для размещения ее стартового комплекса Д-19 в составе двадцати единиц не годятся не только любые разумные модификации уже имевшихся конструкций РПКСН, но, вероятно, и традиционные схемы их компоновки. Все это пришлось учитывать коллективу ЛПМБ «Рубин» под руководством того же С.Н.Ковалева, которому правительственным постановлением в декабре 1973 г. были поручены работы по созданию нового РПКСН проекта 941 для размещения Д-19.

Головной РПКСН этого проекта ТК-208 был передан в состав Северного флота 12 декабря 1981 г. По Договору СНВ-1 он получил название «Акула», но во всем мире, как и в СССР, он вскоре стал известен под именем «Typhoon». Эта АПЛ стала первым советским РПКСН третьего поколения и самым большим подводным кораблем в мире – при длине 170 м, ширине 23 м и осадке 11,5 м корабль имел подводное водоизмещение почти 34 000 м3! Уникальная новая ЯЭУ мощностью 100 тыс л. с. обеспечивала этому колоссу подводную скорость хода до 27 узлов. А дальнейшее совершенствование систем шумоподавления сделали «Тайфун» самым «неслышимым» из всех доселе созданных советских РПКСН. Обилие новых систем управления, навигации и жизнеобеспечения сделали корабль прекрасно управляемым и очень живучим.

Пожалуй, впервые в истории советского подводного флота на «Тайфунах» было уделено большое внимание условиям жизни и быта для более чем ста пятидесяти членов экипажа – на АПЛ имелись спортзал, сауна, зимний сад и даже… плавательный бассейн! Невиданными в практике мирового судостроения были не только размеры нового РПКСН, но и его конструкция. «Тайфун» представляет собой катамаран, собранный по модульному принципу. Между двумя раздельными прочными корпусами расположены два отдельных герметичных отсека – торпедный и центральный пост. Ракетный отсек находится также между прочными корпусами в носовой части корабля (у всех других без исключения РПКСН они расположены сзади надстройки центрального поста). Впервые прочные корпуса (а также центральный пост и торпедный отсек) были выполнены из титана.

Однако размеры «Тайфуна» и экзотичность его конструкции были, конечно, не результатом «дизайнерских изысков» С.Н.Ковалева и его сотрудников, а определялись уже упомянутыми выше циклопическими размерами ракет Р-39. Легко понять, что с военной точки зрения гордиться тут было нечем. К тому же Р-39 уступали «Trident»’ам и по тактико-техническим данным (дальность – 8300 против 11 000, точность по КВО – 500 м против 100, количество БРПЛ в стартовом комплексе – 20 против 24). Да и «актуальность» Р-39 оказалась под вопросом: начиная с принятия в 1973 г. решения о ее разработке прошло в общей сложности почти 11 лет напряженной работы КБМ, прежде чем после ряда неудачных пусков, доводки ракеты и пробной эксплуатации на головном «Tайфуне» (ТК-208) в 1984 г. комплекс Д-19 был принят на вооружение.

При этом Р-39, как и ее предшественница Р-31, практически не имела конструктивного резерва для модификации. Поэтому уже с середины 80-х гг. в КБМ была начата работа над новой твердотопливной БРПЛ для «Tайфунов». Как мы увидим далее, история этой ракеты, получившей название «Барк», стала самой черной страницей отечественного морского ракетостроения.

Разочарование советского политического и военного руководства неудачной погоней за «Trident»’ом оказалось сильнее гордости за «самый большой в мире». Стало понятно, что массовой серии «Tайфунов» не будет. Так и получилось – было построено всего шесть этих гигантов, все – на Севмашпредприятии. Седьмой (что показательно) был разобран на стапеле.

Все «Тайфуны» были переданы Северному флоту (последний – 4 сентября 1989 г.). К настоящему времени в его составе осталось лишь четыре РПКСН этого типа, но и они испытывают большие трудности с поддержанием боеготовности. По некоторым данным, полностью боеготовым является лишь один «Тайфун». На боевое патрулирование эти корабли не выходят с 1995 г.

Последние. «Delta-IV»

Когда к середине 70-х гг. стало ясно, что развертывание твердотопливных Р-39, во-первых, сильно задерживается, а во-вторых, может и не оправдать возлагавшихся на них надежд (что в действительности и произошло), ответ «Тrident»’у пришлось искать на хорошо известном пути – совершенствовании боевых характеристик РПКСН с жидкотопливными БРПЛ. Больших проблем тут не ожидалось – удачные конструкции АПЛ проекта 667 и ракет Р-29 оставляли для этого большие возможности. Отвлекаясь от принципиально недостижимого для жидкотопливных ракет резкого повышения безопасности эксплуатации стартовых комплексов, ракетчикам предстояло решить две основные задачи. Во-первых, требовалось восстановить межконтинентальную дальность стрельбы, утерянную ракетами Р-29Р при переходе на РГЧ ИН. Во-вторых, необходимо было существенно улучшить точность. КВО 900 м у РГЧ ИН ракет Р-29Р не обеспечивал поражения малоразмерных, хорошо защищенных целей, чего настоятельно требовали военные, в том числе и с использованием неядерных боевых блоков весом до 2 т на основе высокобризантных ВВ. Главной же задачей судостроителей было дальнейшее снижение шумности, т.к. отставание по этому параметру от американских АПЛ было еще заметным.

Предварительные конструкторские проработки новой ракеты в КБМ к середине 70-х гг. уже имелись, что позволило коллективу С.Н.Ковалева начать разработку нового РПКСН в сентябре 1975 г., параллельно с созданием «Tайфуна». Головной РПКСН нового проекта был заложен на Севмашпредприятии в феврале 1981 г., спущен на воду в феврале 1985 г. и передан в состав Северного флота в декабре того же года. Он получил индекс 667БДРМ, по классификации НАТО – «Delta-IV», а по договору СНВ-1 – название «Дельфин». Кардинальных изменений по сравнению с «Кальмаром» новый РПКСН внешне не претерпел. Лишь для улучшения обтекаемости с целью уменьшения шумности длина была увеличена на 12 м (167 м вместо 155), что, естественно, вызвало увеличение водоизмещения
(13 600 м3 вместо 13 000) и некоторое уменьшение максимальной подводной скорости (с 25 до 23 узлов).

Однако по совокупности важнейших боевых характеристик это был совершенно иной корабль, вполне справедливо причисляемый к РПКСН третьего поколения. Прежде всего конструкторы ЛПМБ «Рубин» решили, что паллиативные возможности уменьшения шумности исчерпаны, и приняли кардинально новое компоновочное решение – все механизмы и оборудование корабля были смонтированы на общей раме, амортизированной относительно прочного корпуса. Были применены также новые акустические покрытия и малошумные гребные винты (что, между прочим, дало США повод обвинить японскую фирму «Toшибa» в продаже СССР прецизионных координатно-расточных станков, якобы только благодаря которым стало возможным их изготовление). В итоге был впервые создан подводный ракетоносец, не превышающий по уровню шумности американские РПКСН. Далее, были значительно расширены возможности оборонительного вооружения корабля. В отличие от торпедных аппаратов на более ранних конструкциях советских РПКСН четыре пусковых аппарата универсального ракетно-торпедного комплекса ТРВ-671РТМ, устанавливаемого на «Дельфинах», позволил использовать все типы морского оружия калибра 533 мм – торпеды, противолодочные ракеты-торпеды, крылатые ракеты «Гранат», а также мобильные аппараты гидроакустического противодействия (ложные шумовые цели).

Но главное, разработанные в КБМ новые БРПЛ Р-29РМ, устанавливаемые на «Дельфинах» в составе пусковых комплексов Д-9РМ, действительно стали шедевром морского ракетостроения. Эта трехступенчатая жидкотопливная ракета с четырьмя РГЧ ИН (испытанная также в варианте с десятью РГЧ ИН) имела межконтинентальную дальность стрельбы (8300 км), высокую точность (КВО 500 м) и была лишь незначительно тяжелее своей предшественницы Р-29Р (40,3 т вместо 35,3 т). При этом конструкция Р-29РМ оставляла большие возможности для дальнейшей модернизации, что и выполнялось в течение всего времени серийного производства этих ракет – с принятия на вооружение в 1983 г. и вплоть до 1988 г. До сих пор Р-29РМ обладает наивысшим энергомассовым совершенством среди всех БРПЛ мира.

До 1990 г. на Севмашпредприятии было построено семь «Дельфинов», переданных в состав Северного флота. Предполагалось, что они будут строиться и в дальнейшем, и вместе с «Тайфунами» и устаревающими, но еще боеспособными «Кальмарами» составят основу советских СЯС морского базирования, пока им на смену не придут новые, еще более совершенные РПКСН. Однако распад СССР и последовавший за этим глубочайший политический, социальный и экономический кризис во всех странах постсоветского пространства положил конец этим планам. С 1990 г. ни в СССР, ни в России (которой после распада СССР целиком достались подводные СЯС, их базы и инфраструктура) не было построено ни одного РПКСН.

Что дальше?

Дальнейшая судьба российского ракетоносного подводного флота зависела (и зависит) от многих факторов – договорно-правовых, политических, экономических, социальных. И совместная оценка этих факторов тем более сложна, что ни один из них в настоящее время не является гарантированно постоянным или предсказуемым с высокой степенью вероятности на сколько-нибудь длительную перспективу.

По Договору СНВ-2 1993 г., в 2000 г. ратифицированному российским Федеральным собранием и подписанному Президентом В.В.Путиным, на БРПЛ всех типов должно остаться не более 1750 ядерных боеголовок. При этом нынешняя редакция Договора предусматривает, что потенциал подводной компоненты СЯС должен составлять около половины общего российского потенциала.

Следует учитывать, что совокупность всех юридических, военно-политических и экономических условий объективно ограничивает (как снизу, так и сверху) число БРПЛ в составе пусковых комплексов современных РПКСН – не менее двенадцати и не более двадцати четырех. Меньшее количество неприемлемо прежде всего экономически и экологически: содержать и впоследствии утилизировать вынужденно многочисленный флот малоэффективных ракетоносных АПЛ – непосильная задача для любого государства (США, и тем более Россия, в этом смысле – не исключение). Большее – трудно технически (слишком сложны в инженерном отношении неизбежные в этом случае громадные конструкции подводных кораблей), резко снижает скрытность РПКСН (опять-таки из-за огромных размеров) и осложняет оперативное планирование в кризисных ситуациях, поскольку в условиях договорного ограничения общего числа боеголовок на БРПЛ потеря даже одного РПКСН наносит неприемлемый ущерб общему потенциалу подводных СЯС.

Также следует учитывать, что договорные ограничения не распространяются на РПКСН, не имеющие на борту БРПЛ и находящиеся на базах флота для выполнения текущего обслуживания и ремонта. При наличии в составе флота значительной доли РПКСН со сроком службы более пяти лет это количество составляет примерно 40% от общей численности.

Нетрудно видеть, что подводные СЯС США (к 1998 г. – 18 РПКСН «Trident») почти идеально вписываются в структуру СНВ-2 без какого-либо ущерба для потери их боеспособности. Иное положение складывается в российском флоте. К 1992 г. доля БРПЛ в структуре носителей ядерного оружия стратегических сил России составляла 44,7%, они несли 2792 ядерные боеголовки (37,1% от общего российского количества) и базировались на 58 РПКСН (АПЛ проектов 667 всех модификаций и «Тайфуны»). К середине 1998 г. количество боеголовок сократилось до 1854, число РПКСН – до 26, а доля в структуре носителей – примерно до 30%. Кроме последнего показателя (который, естественно, зависит и от численности наземной и авиационной компонент СЯС), это, в общем, близко к тому, что предусматривает СНВ-2. В момент его подписания в 1993 г. предполагалось, что к 2003 г. Россия будет иметь на вооружении 23–25 боеспособных РПКСН проектов 667 БДР, 941 и 667 БДРМ (при условии нахождения их части на плановом ремонте и обслуживании). Однако внешне благополучные цифры не могут заслонить чрезвычайно тревожных тенденций и опасной динамики в развитии российских подводных СЯС. Первоисточником этих проявлений стал российский экономический хаос начала и середины 90-х гг. и полное отсутствие реального внимания тогдашнего руководства страны к судьбе флота вообще и флота атомного в частности.

Офицеры атомных РПКСН, элита вооруженных сил страны, с вершин всеобщего почета и уважения были сброшены вместе со своими семьями буквально в нищету. Многомесячные задержки жалованья, невероятное ухудшение социально-бытовых условий (в том числе банальное недоедание) стали обычным явлением. Резко снизилось качество призыва на флот – на смену прежнему тщательному отбору пришли случаи попадания на боевые корабли молодых людей, физически и морально абсолютно непригодных к морской службе, а то и лиц с криминальным прошлым.

Еще более тяжелая обстановка сложилась в инфраструктуре атомного флота. Многие важнейшие и ранее мощные службы ВМФ были попросту развалены, в частности спасательная и водолазная, так что потрясшая всю страну трагедия «Курска» была в этом смысле «хорошо подготовлена». И уж совершенно чудовищным стало положение в научно-производственном комплексе атомного судостроения, в том числе и на знаменитом Севмашпредприятии.

Последнее обстоятельство и обусловило главную проблему российских морских СЯС в 90-е гг. – хроническое отсутствие сил и средств для выполнения среднего ремонта РПКСН. Он должен выполняться каждые 7–8 лет, и в этом случае срок эксплуатации корабля составляет 25–30 лет, однако при отсутствии среднего ремонта он снижается до 10–15 лет. Это и произошло в ходе российских «реформ» – то, чего не удалось сделать американским средствам ПЛО, сотворило бездарное руководство страной. Хотя на начало 1997 г., по официальной версии, в составе российских ВМФ находилось 42 РПКСН, боевое дежурство способны были уже тогда нести не более 27. Остальные 15, вероятно, подлежат уже не ремонту, а списанию. А в 2000 г. число РПКСН, не требующих ремонта, должно было снизиться до 11–12. При отсутствии ввода в строй новых РПКСН такое положение дел уже близко к необратимой деградации морской компоненты СЯС России.

Для «Тайфунов» ситуация осложняется еще и тем, что упомянутые выше работы по созданию новой твердотопливной ракеты «Барк» велись со значительным опозданием и к желаемому результату не привели – их летные испытания были неудачными. В особенности тягостные впечатления (и серьезные последствия) вызвал взрыв опытного «Барка» в небе над Северодвинском 25 ноября 1998 г. После этого Совет Безопасности России принял решение о прекращении работы над «Барком» в КБМ и о передаче задания на разработку новой твердотопливной БРПЛ Московскому институту теплотехники (руководитель – академик Ю.Соломонов). Именно там были разработаны новейшие российские твердотопливные МБР наземного базирования семейств «Тополь» и «Тополь-М». Если эта работа (к которой подключены и специалисты КБМ) увенчается успехом, российские СЯС получат принципиально новую ракету, сочетающую (причем с высокой степенью унификации) достоинства МБР наземного и морского базирования, прототип оружия XXI в. Но в любом случае эта работа потребует 7–8 лет напряженной работы, и то при условии бесперебойного финансирования, на что нынешние российские реалии, мягко говоря, никаких гарантий не дают. При этом судьба новой межконтинентальной твердотопливной БРПЛ «Булава», разрабатываемой в Московском институте теплотехники и предназначенной для перевооружения РПКСН проекта 667БДР, становится полностью неопределенной.

А в наши дни неудача с «Барком» поставила под удар не только модификацию «Tайфунов» (а скорее всего – и окончательную судьбу этих подводных колоссов), но и программу создания новых российских РПКСН, уже четвертого поколения. Первый такой корабль – «Юрий Долгорукий» (проект 955, по классификации НАТО – «Borey»), который предполагалось вооружить двенадцатью такими ракетами, был заложен на Севмашпредприятии в 1996 г. Предполагалось, что после его передачи флоту в 2002 г. ежегодно до 2010 г. в строй будет вводиться по одной АПЛ этого типа, чтобы с учетом списания устаревающих РПКСН третьего поколения поддерживать численность российских подводных ракетоносцев на уровне 14–18 единиц. По оценкам российских специалистов, тогда даже в случае полномасштабной ядерной агрессии против России возможность нанесения ответно-встречного удара будет находиться в требуемых пределах.

Злоключения «Юрия Долгорукого», однако, далеко не исчерпываются чисто технической проблемой неготовности БРПЛ. Мало того, что все четыре года строительства его финансирование было абсолютно неудовлетворительным. Почти пятнадцать лет массированной публичной дискредитации российской оборонной промышленности и ее бездумной конверсии «по-российски» (по дурацкой схеме «кастрюли вместо ракет») нанесли страшный удар по ее самому чувствительному узлу – кадровому обеспечению. Дело даже не только в том, что российский ВПК в целом и научно-производственный комплекс, отвечающий за разработку и выпуск РПКСН и БРПЛ, в частности лишился наиболее талантливых и умелых инженеров, техников и рабочих, ушедших в коммерческие структуры. Главная беда заключается в том, что за ветеранами российской «оборонки», возраст которых приближается к пенсионному, почти никто не стоит. В наиболее дееспособной возрастной группе (25–40 лет) образовалась «кадровая яма», которая лишь в течение самых последних лет обнаруживает робкую тенденцию к заполнению молодежью. Но нужны годы, чтобы вновь пришедшие обрели тот уровень квалификации и мастерства, который имели ушедшие сотрудники отрасли.

По мнению большинства российских специалистов, все эти обстоятельства могут настолько затянуть ввод «Юрия Долгорукого» в строй, что он устареет уже на стапеле, а вместе с ним и весь проект 955. Во всяком случае в 2003 г. его строительство почти наверняка закончено не будет. А этот год играет своеобразную «переломную» роль в судьбе морских СЯС России – без кардинального улучшения системы среднего ремонта и ввода в строй новых РПКСН именно тогда общее количество ядерных боезарядов на БРПЛ резко уменьшится (по некоторым оценкам, на 70–75%). В частности, на Тихоокеанском флоте в этом случае останется, вероятно, только четыре устаревающих РПКСН проекта 667 БДР. Лишь в последнее время российское руководство предпринимает попытки переломить этот гибельный для стратегического подводного флота ход событий. В июле 1998 г. Совет Безопасности России обсудил состояние и пути его развития, и принятое решение предусматривает дальнейшее увеличение доли морской компоненты СЯС до 50%, предусмотренных СНВ-2.

На каких же технических путях? Частичный ответ на этот вопрос дал главком ВМФ адмирал В.Н.Куроедов, когда он на одной из своих пресс-конференций в марте 1999 г. заявил: «Флоту не нужны ракеты весом 100 т [величина, близкая к проектному весу «Барка». – А.К.]… Задачи ядерного сдерживания можно решить и более легкими, но не менее эффективными ракетами». Из дальнейших разъяснений Куроедова следовало также, что в марте 1999 г. закончено перепроектирование «Юрия Долгорукого», которое коснулось лишь ракетного отсека.

И уж совсем прояснило ситуацию решение Военно-промышленной комиссии Совета Министров России, которая на своем заседании в сентябре 1999 г. под председательством тогдашнего премьер-министра (ныне Президента РФ) В.Путина приняла решение о возобновлении производства на Красноярском машиностроительном заводе уже описанных выше жидкотопливных БРПЛ Р-29РМ. Ситуация при этом сложилась уникальная, поскольку ранее, в разгар «конверсии», этот завод, на котором в течение многих лет серийно выпускались макеевские БРПЛ, был закрыт по решению того же правительства России! Впрочем, по существу, ничего странного в таком повороте дел нет, поскольку Р-29РМ действительно, как уже упоминалось, представляет собой шедевр мирового ракетостроения.

Таким образом, тенденции развития подводных СЯС России начинают проясняться. Судьба «Tайфунов», вероятно, предрешена – их модификация без «Барка» бессмысленна, а средств на их содержание в течение как минимум 10 лет, пока не будет отработана новая твердотопливная БРПЛ, у страны нет. Основу же подводных СЯС России как минимум до 2010 г. составят «Кальмары» (которые будут постепенно заменяться новыми РПКСН типа «Юрий Долгорукий» с БРПЛ Р-29РМ) и «Дельфины». Носителями же новых твердотопливных БРПЛ суждено стать, видимо, уже РПКСН пятого поколения.

Могут ли быть отклонения от такой линии развития? Да, конечно. На судьбу подводных ракетоносных сил могут, во-первых, повлиять зигзаги российской военной реформы, где отсутствие до сих пор основополагающих структурных, оперативных и технических концепций усугубляется личными амбициями и взаимным антагонизмом высших должностных лиц военного ведомства страны и их публичными разногласиями по основным вопросам строительства вооруженных сил, в том числе и СЯС. Можно лишь надеяться, что заседание Совета Безопасности 4 августа 2000 г. подвело черту под этими недопустимыми проявлениями – и, насколько можно судить, именно в контексте, благоприятном для судьбы подводного ракетоносного флота.

Во-вторых, важные решения могут быть приняты в случае выхода США из Договора по ПРО от 1972 г. Тогда Россия, справедливо считая этот договор основой мировой стратегической стабильности, возможно, не будет считать себя связанной рамками договоров СНВ и осуществит модернизацию своих СЯС (морских в том числе) наиболее экономичным и логичным образом – продлением срока службы баллистических ракет как сухопутного, так и морского базирования и увеличением числа РГЧ ИН на них. Вот здесь, помимо прочего, и может реализоваться возможность оснащения БРПЛ Р-29РМ десятью РГЧ ИН. В этом случае нельзя также исключить размещения модифицированных стартовых комплексов с ракетами Р-29РМ на заложенных на Севмашпредприятии в начале 90-х гг. многоцелевых АПЛ проектов 949 и 971А вместо стартовых комплексов крылатых ракет «Гранит» и «Гранат» (двенадцать и восемь БРПЛ Р-29РМ соответственно), что превратит, таким образом, многоцелевые АПЛ в РПКСН.

Впрочем, анализ военно-политических сценариев развития обстановки в мире в этом случае выходит за рамки данной статьи. Но к одному вопросу автору все же хочется вернуться. Вновь и вновь появляются в российских и зарубежных СМИ публикации, где вся представленная читателю полувековая деятельность по развитию морских советских СЯС представляется (а зачастую и объявляется) даже не просто бесполезной, а чрезвычайно вредной для страны и мира – из-за невероятных затрат сил и средств и негативных экологических последствий. В этих утверждениях верно лишь то, что затраты были огромны, а экологические последствия негативны. Но тогда не надо было создавать и ядерного оружия, что стоило никак не меньших сил и средств, а экологический ущерб был наверняка еще более огромным. Не надо было создавать и ракетные войска – те же колоссальные затраты, те же жертвы, те же горы ядовитого мусора на полигонах (и не только на них). Однако нельзя же быть настолько наивными (или считать настолько наивными других), чтобы, увлекаясь рассуждениями подобного рода, забывать об основном политическом содержании почти пятидесяти послевоенных лет. Это означало бы безоговорочное признание военного преимущества США (которые, к слову сказать, первыми начиная каждый новый виток ядерной гонки, указанных затрат и ущерба также отнюдь не избежали) и согласие на бессрочное сохранение этого преимущества в условиях острейшего стратегического и идеологического противостояния. Не следует питать иллюзий – в этом случае Советскому Союзу вряд ли был бы предоставлен самостоятельный выбор своего исторического пути. Известные сейчас американские планы ядерной агрессии против СССР (типа печально знаменитого «Дропшота») свидетельствуют об этом с полной очевидностью, и показательно, что почти все они относятся к 50-м гг., когда возможности СССР для нанесения ответного ядерного удара были, как мы видели, весьма ограничены. Да и недавние события уже постсоветской истории наглядно показывают, какова в современном мире участь слабых, несогласных с сильными. Автор вполне согласен с нынешним руководителем Минатома РФ Е.О.Адамовым, который говорит без обиняков: «…в современных условиях только наличие у России ядерного оружия предупреждает и делает невозможными любые крупномасштабные военные акции против нее».

Можно возразить: СССР все равно исчез с карты мира, а наличие ядерного оружия не спасает Россию от экономических и социальных катаклизмов. Однако это оружие обеспечило СССР и обеспечивает России главное: возможность решать свою историческую судьбу без военного нажима (а тем более военного вмешательства) извне. Как сложилась и сложится эта судьба – уже другой вопрос.